Cемья языков, на которых говорят многочисленные народы и народности СССР, Турции, часть населе­ния Ирана, Афганистана, Монголии, Китая, Румынии, Болгарии, Югославии и Албании. Вопрос о генети­че­ском отношении этих языков к алтайским языкам находится на уровне гипотезы, которая предполагает объединение тюркских, тунгусо-маньчжурских и монгольских языков. По мнению ряда учёных (Е. Д. Поливанов, Г. Й. Рамстедт и другие), рамки этой семьи расширяются включением корей­ско­го и японского языков. Существует также урало-алтайская гипотеза (М. А. Кастрен, О. Бётлингк, Г. Винклер, О. Доннер, З. Гомбоц и другие), согласно которой Т. я., а также другие алтайские языки составляют вместе с финно-угорскими языками урало-алтайскую макросемью. В алтаистической литера­ту­ре типо­ло­ги­че­ское сходство тюрк­ских, монгольских, тунгусо-маньчжур­ских языков иногда принимается за генетическое родство. Противоречия алтайской гипотезы связаны, во-первых, с нечёт­ким применением сравнительно-исторического метода при реконструк­ции алтайского архетипа и, во-вторых, с отсут­стви­ем точных методов и критериев для дифферен­ци­а­ции исконных и заим­ство­ван­ных корней.

Формированию отдельных национальных Т. я. предшествовали многочисленные и сложные мигра­ции их носителей. В 5 в. началось движение из Азии в Прикамье гурских племён; с 5—6 вв. стали продвигаться в Среднюю Азию тюркские племена из Центральной Азии (огузы и другие); в 10—12 вв. расширился диапазон расселения древних уйгурских и огузских племён (из Центральной Азии в Восточный Туркестан, Среднюю и Малую Азию); происходила консоли­да­ция предков тувинцев, хакасов, горных алтайцев; в начале 2‑го тыс. киргизские племена с Енисея переселились на нынешнюю территорию Киргизии; в 15 в. консолидировались казахские племена.

По современной географии распространения выделяются Т. я. следующих ареалов: Средней и Юго-Восточной Азии, Южной и Западной Сибири, Волго-Камья, Северного Кавказа, Закавказья и Причерноморья. В тюркологии имеется несколько класси­фи­ка­ци­он­ных схем.

В. А. Богородицкий разделял Т. я. на 7 групп: северо-восточную (якут­ский, карагасский и тувин­ский языки); хакасскую (абаканскую), в которую включались сагайский, бельтирский, койбальский, качинский и кызыльский говоры хакасского населения региона;алтайскую с южной ветвью (алтай­ский и телеутский языки) и северной ветвью (диалекты так называемых черневых татар и некоторые другие); западно-сибирскую, куда включены все диалекты сибирских татар; поволжско-приуральскую (татар­ский ибашкир­ский языки); среднеазиатскую (уйгур­ский, казах­ский, киргиз­ский, узбек­ский, каракалпак­ский языки); юго-западную (туркмен­ский, азербай­джан­ский, кумык­ский, гагауз­ский и турец­кий языки). Лингвистические критерии этой классификации не отличались достаточной полнотой и убеди­тель­ностью, так же как и чисто фонетические признаки, положенные в основу классификации В. В. Радлова, выделявшего 4 группы: восточную (языки и диалекты алтайских, обских, енисейских тюрок и чулымских татар, карагасский, хакасский, шорский и тувинский языки); западную (наречия татар Западной Сибири, киргизский, казахский, башкирский, татарский и, условно, каракалпакский языки); среднеазиатскую (уйгурский и узбекский языки) и южную (туркменский, азербайджан­ский, турецкий языки, некоторые южнобережные говоры крымскотатарского языка); якутский язык Радлов выделял особо. Ф. Е. Корш, впервые привлекший в качестве оснований для классификации морфо­ло­ги­че­ские призна­ки, допускал, что Т. я. первоначально разделялись на северную и южную группы; позднее южная группа распалась на восточную и западную. В уточнённой схеме, предложенной А. Н. Самойловичем (1922), Т. я. распределены на 6 групп: р‑группа, или булгарская (в неё включался также и чувашский язык); д‑группа, или уйгурская, иначе северо-восточная (помимо древнеуйгурского в неё вошли тувинский,тофаларский, якутский, хакасский языки); тау-группа, или кыпчакская, иначе северо-западная (татарский, башкирский, казахский, киргизский языки, алтайский язык и его диалекты, карачаево-балкарский, кумыкский, крымскотатар­ский языки); таг-лык-группа, или чагатайская, иначе юго-восточная (современный уйгурский язык, узбекский язык без его кыпчакских диалектов); таг-лы-группа, или кыпчакско-туркменская (промежу­точ­ные говоры — хивинско-узбекские и хивинско-сартские, утратившие самостоятельное значение); ол‑группа, иначе юго-западная, или огузская (турецкий, азербайджанский, туркменский, южнобереж­ные крымскотатарские диалекты).

В дальнейшем предлагались новые схемы, в каждой из которых была попытка уточнить распре­де­ле­ние языков по группам, а также включить древнетюркские языки. Так, например, Рамстедт выделяет 6 основных групп: чувашский язык; якутский язык; северная группа (по А. М. О. Рясянену — северо-восточная), к которой отнесены все Т. я. и диалекты Алтая и приле­га­ю­щих районов; западная группа (по Рясянену — северо-западная) — киргизский, казахский, каракалпакский, ногайский, кумыкский, карачаевский, балкарский, караимский, татарский и башкирский языки, к этой же группе отнесены и мёртвые куманский и кыпчакский языки; восточная группа (по Рясянену — юго-восточная) — новоуйгурский и узбекский языки; южная группа (по Рясянену — юго-западная) — туркменский, азербайджанский, турецкий и гагаузский языки. Некоторые вариации подобного типа схем представ­ля­ет классификация, предложенная И. Бенцингом и К. Г. Менгесом. В основе классификации С. Е. Малова лежит хронологический признак: все языки делятся на «старые», «новые» и «новейшие».

Принципиально отличается от предыдущих классификация Н. А. Баскакова; согласно его принци­пам, классификация Т. я. есть не что иное как периодизация истории развития тюркских народов и языков во всем многообразии возникавших и распадавшихся мелких родовых объединений перво­быт­но­го строя, а затем крупных племенных объединений, которые, имея одно происхождение, создавали общности, различные по составу племён, а следовательно, и по составу племенных языков.

Рассмотренные классификации, при всех их недостатках, помогли выявить группы Т. я., генетически связанных наиболее близко. Обосновано особое выделение чувашского и якутского языков. Для разра­бот­ки более точной классификации необходимо расширение набора дифферен­ци­аль­ных признаков с учетом чрезвычайно сложного диалектного членения Т. я. Наиболее общепринятой схемой класси­фи­ка­ции при описании отдельных Т. я. остаётся схема, предложенная Самойловичем.

Типологически Т. я. относятся к агглютинативным языкам. Корень (основа) слова, не будучи отяго­щён классными показателями (классного деления имён существительных в Т. я. нет), в именительном падеже может выступать в чистом виде, благодаря чему становится органи­зу­ю­щим центром всей парадигмы склонения. Аксиальная структура парадигмы, т. е. такая, в основе которой лежит один структурный стержень, оказала влияние на характер фонетических процессов (тенденция к сохра­не­нию чётких границ между морфемами, препятствие к деформации самой оси парадигмы, к деформации основы слова и т. д.). Спутником агглютинации в Т. я. является сингармонизм.

Наличие гармонии гласных и связанное с ней противо­по­став­ле­ние переднеязычных согласных заднеязычным, отсутствие в исконно тюркских словах сочетаний нескольких согласных в начале слова, на стыках морфем или в абсолютном исходе слова, особая типологияслогов обусловливают относи­тель­ную простоту дистрибутивных отношений фонем в Т. я.

Более последовательно проявляется в Т. я. гармония по признаку палатальности — непалаталь­но­сти, ср. тур. evler-in-de ‘в их домах’, карачаево-балк. бар-ай-ым ‘пойду‑ка’ и т. п. Губной сингармонизм в разных Т. я. развит в разной степени.

Существует гипотеза о наличии для раннего общетюркского состояния 8 гласных фонем, которые могли быть краткими и долгими: а, ә, о, у, ө, ү, ы, и. Спорным является вопрос, было ли в Т. я. закрытое /е/. Характерной особенностью дальнейшего изменения древнетюркского вокализма является утрата долгих гласных, охватившая большинство Т. я. Они в основном сохранились в якутском, туркменском, халаджском языках; в других Т. я. сохранились лишь их отдельные реликты.

В татарском, башкирском и древнечувашском языках произошёл переход /а/ в первых слогах многих слов в лабиализованное, отодвинутое назад /а°/, ср. *қара ‘чёрный’, др.-тюрк., казах. қара, но тат. қа°ра; *ат ‘лошадь’, др.-тюрк., тур., азерб., казах. ат, но тат., башк. а°т, и т. д. Произошёл также переход /а/ в лабиализованное /о/, типичный для узбекского языка, ср. *баш ‘голова’, узб. бош. Отмечается умлаут /а/ под влиянием /и/ следующего слога в уйгурском языке (ети ‘его лошадь’ вместо аты); сохранилось краткое ә в азербайджанском и новоуйгурском языках (ср. кәл‑ ‘приходи’, азерб. гәл′‑, уйгур. кәл‑), тогда как ә > е в большинстве Т. я. (ср. тур. gel‑, ногайское, алт., кирг. кел‑ и пр.). Для татарского, башкирского, хакасского и отчасти чувашского языков характерен переход ә > и, ср. *әт ‘мясо’, тат. ит. В казахском, каракалпакском, ногайском и карачаево-балкарском языках отмечается дифтонгоидное произношение некоторых гласных в начале слова, в тувинском и тофаларском языках — наличие фарингализованных гласных.

Так называемые огузские языки допускают звонкие смычные в анлауте; кыпчакские языки допус­ка­ют смычные в этой позиции, но глухие смычные преобладают.

В процессе изменений согласных в Т. я. звуки с более или менее сложной артикуляцией подвер­га­лись упрощению или превращались в звуки другого качества: исчезли билатеральный /л/ и межзубный /з/; велярный /қ/ в ряде языков превратился в обычный среднеязычный /к/ или /х/ (ср. *қара ‘чёрный’, орхонское қара, казах., каракалп., карачаево-балк., уйгур. қара, но тур. kara, чуваш. хура). Распро­стра­не­ны случаи озвончения согласных в интервокальной позиции (характерные для чуваш­ско­го языка и в особенности для Т. я. Сибири), многочисленные ассимиляции согласных, особенно в аффиксах, переход к > ч и т > ч перед гласными переднего ряда (ср. диалекты азербайджанского, турецкого, уйгурского языков: чим < ким ‘кто’). Наблюдаемое во многих Т. я. изменение начального й‑ в аффрикату также объясняется внутренними закономерностями развития Т. я. Ср. *йәр ‘земля’, азерб. йәр, кирг. жер (где /ж/ обозначает звонкую аффрикату), хакас. чир, тув. чер. В других случаях изменения звуков могут возникать под воздействием соседних неродствен­ных языков: таковы радикаль­ное изменение тюркско­го консонантизма в якутском, а также в известной мере в чувашском, появление придыхательных смычных в некоторых Т. я. Кавказа и Сибири.

Категория имени во всех Т. я., кроме якутского, имеет 6 падежей. Именительный падеж не маркирован, родительный падеж оформляется показателями ‑ын/‑ин, ‑ың/‑иң, винительный падеж — ‑ы/‑и, ны-ни, в некоторых языках наличествуют аффиксы родительного и винительного падежа с начальным ‑н, дательно-направи­тель­ный падеж — ‑қа/‑гә, ‑а/‑ә, местный падеж — ‑та/‑тә, ‑да/‑дә, исходный падеж — ‑тан/‑тән, ‑дан/‑дән; в языках, где развиты процессы ассимиляции, имеются вариан­ты аффикса род. п. ‑тың/‑дың, аффикса вин. п. ‑ты/‑ды и т. п. В чувашском языке в резуль­та­те ротациз­ма ‑з‑ в интервокальном положении возникли варианты исходного и местного падежей ‑ра и ‑ран; дат.-вин. п. в этом языке совмещён в одном показателе ‑а/‑е, ‑на/‑не.

Во всех Т. я. множественное число выражается при помощи аффикса ‑лар/‑ләр, за исключе­ни­ем чувашского языка, где эту функцию имеет аффикс ‑сем. Категория принад­леж­но­сти переда­ёт­ся при помощи системы личных аффиксов, присоединяемых к основе.

В состав числительных входят лексические единицы для обозначения чисел первого десятка, для чисел двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, сто, тысяча; для чисел шестьдесят, семьдесят, восемьдесят и девяносто употребляются сложные слова, первая часть которых представляет фонетически видо­из­ме­нён­ные названия соответствующих единиц первого десятка. В некоторых Т. я. образовалась иная систе­ма обозначения десятков по схеме «название единицы первого десятка + он ‘десять’», ср. хакас. алт‑он ‘шестьдесят’, якут. төртүон‘сорок’.

Указательные местоимения в Т. я. отражают 3 плана расположения предметов в простран­стве: ближай­ший к говорящему (напри­мер, тур. bu, чуваш. ку ‘этот’), более удалённый (тур. şu, кирг. ошол ‘вот тот’), наиболее удалённый (тур. o, кирг. ал ‘тот’).

Парадигма личных местоимений включает формы трёх лиц единственного и множе­ствен­но­го числа; при их склонении в ряде языков происходят изменения гласного основы в дательно-направи­тель­ном падеже ед. ч., ср. тур. ben ‘я’, но: bana ‘мне’, кирг. мен ‘я’, но: мага ‘мне’ и т. д.

Существует 2 основы вопросительных местоимений: ср. узб., ногайское ким ‘кто’, кимлар ‘кто’ (по отношению к лицам), нима ‘что’, нималар ‘что’, ногайское не ‘что’ (по отношению к предметам).

В основе возвратных местоимений лежат самостоятельные имена существительные. Напри­мер өз ‘нутро’, ‘сердцевина’ (в большинстве языков), азерб., кирг. өзүм ‘я сам’; в шорском, хакасском, тувинском, алтайском и тофаларском языках соответственно исполь­зу­ет­ся слово ‘тело’, ср. шор. позым, тув. бодум, алт. бојым ‘я сам’, в якутcком языке — слово бээйээ ‘тело’, ср. якут. бээйэм ‘я сам’, в турецком и гагаузском языках — слово kendi, ср. тур. kendim ‘я сам’ и т. д.

В системе спряжения глагола актуализуются 2 типа личных окончаний. Первый тип — фонетически видоизменённые личные местоимения — выступает при спряжении глаголов в настоящем и будущем времени, а также в перфекте и плюсквамперфекте. Второй тип окончаний, связанный с притяжа­тель­ны­ми аффиксами, исполь­зу­ет­ся в прошедшем времени на ‑ды и условном наклонении.

Наиболее распространена форма настоящего времени на ‑а, имеющая иногда и значение будущего времени (в татарском, башкирском, кумыкском, крымскотатарском языках, в Т. я. Средней Азии, диалек­тах татар Сибири). Во всех Т. я. имеется форма настояще-будущего времени на ‑ар/‑ыр. Для турецкого языка характерна форма настоящего времени на ‑yor, для туркменского языка — на ‑йар. Форма настоящего времени данного момента на ‑макта/‑махта/‑мокда встречается в турецком, азербай­джан­ском, узбекском, крымскотатарском, туркменском, уйгурском, каракалпакском языках. В Т. я. проявляется тенденция к созданию особых форм настоящего времени данного момента, образуемых по модели «деепричастие на а‑ или ‑ып + форма настоящего времени определённой группы вспомо­га­тель­ных глаголов».

Общетюркская форма прошедшего времени на ‑ды отличается семантической ёмкостью и видовой нейтральностью. В развитии Т. я. постоянно проявлялась тенденция к созданию прошедшего времени с видовыми значениями, в особенности обозначающих длит. действие в прошлом (ср. неопределённый имперфект типа караимского алыр едим ‘я брал’). Во многих Т. я. (в основном кыпчакских) существует перфект, образуемый путём присоединения личных окончаний первого типа (фонетически видо­из­ме­нён­ных личных местоимений) кпричастию на ‑кан/‑ган. Этимологически родственная форма на ‑ан существует в туркменском языке и на ‑ны — в чувашском языке. В языках огузской группы распро­стра­нён перфект на ‑мыш, в якутском языке этимологически родственная форма на ‑быт. Плюсквам­пер­фект имеет ту же основу, что и перфект, сочетаемую с формами основ прошедшего времени вспомо­га­тель­но­го глагола ‘быть’.

Во всех Т. я., кроме чувашского языка, для будущего времени (настояще-будущего) суще­ству­ет показатель ‑ыр/‑ар. Для огузских языков характерна форма будущего категорического времени на ‑аджак/‑ачак, она распространена также в некоторых языках южного ареала (узбекском, уйгурском).

Помимо изъявительного в Т. я. имеются желательное наклонение с наиболее распростра­нён­ны­ми показателями ‑гай (для кыпчакских языков), ‑а (для огузских языков), повелительное со своей парадигмой, где чистая основа глагола выражает повеление, обращенное ко 2‑му л. ед. ч., условное, имеющее 3 модели образования с особыми показателями: ‑са (для большинства языков), ‑сар (в орхонских, древнеуйгурских памятниках, а также в тюркских текстах 10—13 вв. из Восточного Туркестана, из современных языков в фонетически трансформированном виде сохранилась только в якутском), ‑сан (в чувашском языке); долженствовательное наклонение встречается главным образом в языках огузской группы (ср. азерб. ҝәлмәлијәм ‘я должен прийти’).

Т. я. имеют действительный (совпадающий с основой), страдательный (показатель ‑л, присо­еди­ня­е­мый к основе), возвратный (показатель ‑н), взаимный (показатель ‑ш) и понудительный (показатели разнообразны, наиболее часты ‑дыр/‑тыр, ‑т, ‑ыз, ‑гыз) залоги.

Глагольная основа в Т. я. индифферентна к выражению вида. Видовые оттенки могут иметь отдельные временны́е формы, а также особые сложные глаголы, видовую характе­ри­сти­ку которым придают вспомогательные глаголы.

Отрицание в Т. я. имеет различные показатели для глагола (аффикс ‑ма < ‑ба) и имени (слово дейил ‘нет’, ‘не имеется’ для огузских языков, эмес — в том же значении для кыпчакских языков).

Модели образования основных типов словосочетаний — как атрибутивных, так и предикатив­ных — в Т. я. едины: зависимый член предшествует главному. Характерной синтаксической категорией в Т. я. является изафет: этот тип отношений между двумя именами пронизывает всю структуру Т. я.

Именной или глагольный тип предложения в Т. я. определяется характером граммати­че­ско­го выра­же­ния сказуемого. Модель простого именного предложения, в котором предика­тив­ность выра­жа­ет­ся аналогами связки (аффиксами сказуемости, личными место­име­ни­я­ми, различными предикативными словами), является общетюркской. Количество объединяющих Т. я. типов глагольного предложения с морфологическим опорным членом относительно невелико (форма прошедшего времени на ‑ды, настояще-будущее время на ‑а); большинство типов глагольного предложения складывалось в зональ­ных общностях (ср. закрепившийся за кыпчакским ареалом тип глагольного предложения с форми­ру­ю­щим членом на ‑ган или тип с форми­ру­ю­щим членом на ‑мыш, свойственный огузскому ареалу, и т. п.). Простое предложение в Т. я. является преобладающей синтаксической структурой; оно стремится включить в себя такие заменители придаточных предложений, структура которых не противоречила бы правилам его построения. Различные подчинительные отношения передаются причастными, деепри­част­ны­ми, глагольно-именными конструкциями.

В строе Т. я. были заложены условия и для развития союзных предложений. В развитии сложных предложений союзного типа сыграло известную роль влияние арабского и персидского языков. Постоян­ный контакт носителей тюркских языков с русскими также способствовал развитию союзных средств (например, в татарском языке).

В словообразовании Т. я. преобладает аффиксация (см. Аффикс). Существуют также способы анали­ти­че­ско­го словообразования: парные имена, редупликация, составные глаголы и т. д.

Древнейшие памятники Т. я. датируются 7 в. (см. Древнетюркские языки). Письменность всех Т. я. СССР с конца 30‑х — начала 40‑х гг. основана на русской графике. Турецкий язык пользуется алфави­том на латинской основе.

●Мелиоранский П. М., Араб филолог о турецком языке, СПБ, 1900;

Богородицкий В. А., Введение в татарское языкознание, Казань, 1934; 2 изд., Казань, 1953;

Малов С. Е., Памятники древнетюркской письменности, М.—Л., 1951;

Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков, ч. 1—4, М., 1955—62;

Баскаков Н. А., Введение в изучение тюркских языков, М., 1962; 2 изд., М., 1969;

его же, Историко-типологическая фонология тюркских языков, М., 1988;

Щербак А. М., Сравнительная фонетика тюркских языков, Л., 1970;

Севортян Э. В., Этимологический словарь тюркских языков, [т. 1—3], М., 1974—80;

Серебренников Б. А., Гаджиева Н. З., Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков, Баку, 1979; 2 изд., М., 1986;

Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Фонетика. Отв. ред. Э. Р. Тенишев, М., 1984;

то же, Морфология, М., 1988;

Grønbech K., Der türkische Sprachbau, v. 1, Kph., 1936;

Gabain A., Alttürkische Grammatik, Lpz., 1941; 2. Aufl., Lpz., 1950;

Brockelmann C., Osttürkische Grammatik der islamischen Literatursprachen Mittelasiens, Leiden, 1954;

Räsänen M. R., Materialien zur Morphologie der türkischen Sprachen, Hels., 1957 (Studia Orientalia, XXI);

Philologiae Turcicae fundamenta, t. 1—2, [Wiesbaden], 1959—64.

(Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990)

Прочитайте китайский перевод данной статьи в журнале «Foreign language research»( 2016 №3), переводчик: Чэнь Юн (CHEN Yong)

陈勇（译）：《突厥诸语言》，载《外语学刊》 2016年第3期。